Моя мама Соснина (Замятина) Клавдия Михайловна родилась в селе Брылино Чашинского района.
Мое детство, я в нем
Когда маме было чуть больше 14 лет, она решила идти в ногу со временем и попросила родителей отпустить её на курсы трактористов, (а потом она училась и на бригадира тракторных бригад) в селе Локти. Это было в те времена великолепное село. Многочисленное, красивое, трудолюбивое. Родители мамы были против учебы на тракториста, но у мамы был волевой характер и она на своем настояла. Там мама и познакомились с нашим отцом, красивым, добрым, умным и работящим. Отец всегда казался интеллигентным человеком — от природы так случается. А мама была крестьянской внешности, но внутренней необычайной силы и красоты, веселого нрава, задора, чем и подкупила будущего тракториста-бригадира. Он решил, что лучшей жены ему не найти, хотя невест у него было много, вспоминала мама. Мамина брылинская семья жила не бедно. В постоянных заботах и труде летом, и чуть меньше зимой, но каждый день мамиными родителями был расписан для каждого члена семьи. Семья имела свою маслобойню, свою мельницу, были в хозяйстве лошади, коровы, другой скот, птица. Семья, как и многие другие семьи в то время, была многодетной (10 детей), все дети были трудолюбивыми, выносливыми. Разъехались, завели семьи.
Жизнь молодых в Житниково после маминой зажиточной жизни в родительском доме была нелегкой. В семье отца было 10 детей. Было не просто. Но надо знать характер нашей мамы и её напористость. Появилось и свое жилье. Приданое было дано неплохое в замужество, поэтому жилье было уютным, чистым, на столе и в печи всегда была еда, паренки, печенки, помакуха, повалиха, толокно, каши,супы. Зажили. Родители работали. Голода не знали. Хлеб в доме всегда был. В войну, конечно, было похуже, но семья никогда не голодала. Папкины сестры и братья – наши дяди и тети- все были добрыми, терпеливыми, со своими сложными судьбами, но с сохранившимся душевным теплом.
Сейчас уже никого из них нет в живых. Кто-то погиб на войне или пропал без вести, у кого-то просто век жизненный закончился. Умер последний дядя Павел Михайлович по материнской линии в Екатеринбурге. А нынче, тоже в Екатеринбурге, совсем недавно умерла последняя наша тетя по отцовской линии — тетя Нина Степановна Петухова. Уходят родные люди.
До смерти папки, а было мне тогда 11 лет, мое детство было безоблачным, счастливым, нет даже счастливейшим. Мы не знали, что такое пьянки, дебоши, ссоры в доме, кроме, конечно, детских размолвок между собой. Спасибо нашим родителям, мы не видели пьяного отца, мы не знали, что бывают злые разговоры. В нашем детстве на мою долю, выпало простое детское счастье. Мы слышали правильную речь отца, его шутки про кривого комара на березе, его юмор, несмотря на болезни, его такт, и даже строгость, когда кто-то из старших чересчур провинится, не уследив за младшими.
Мы слушали и даже заслушивались необычной маминой манерой разговора, с чувством юмора, с фантазией и весельем, даже если было очень трудно, при этом с бесконечным уважением к отцу. На людях только Степан Степанович. Когда наша мама, бывало, разойдется, рассердится на наше недостойное поведение, она ярко и очень выразительно заявляла нам, что «уйдет от нас по крапиве…». А когда я подросла, папке уже некого было наказывать, все выросли, а я не знала отцовской строгости, да и маминой тоже. Одним словом, «заскребыш, последыш», как звали меня родители. Наша мама говорила необыкновенно, её своеобразная манера общения всегда удивляла собеседника, а её певучесть, её необыкновенный по тембру голос радовал слух и нас, её родных, и всех, кто слышал, как она поет. «Очаровательные глазки» были одной из её любимых песен. До сих пор слыша эту песню, перед глазами стоит мама. Мама с отцом всегда заводили песни в компании. В 70-е годы приезжал в село фольклорист. Он попросил найти в селе тех, кто знал много старых песен, неизвестных широкой публике. Потом в клубе они долго занимались старинным материалом, пели, вспоминали песни. Он записывал, говорил, что у мамы удивительный голос и что она помнит удивительно много интересного и замечательного песенного материала, но кто он был и откуда — не знаю. А жаль. Дома меня тогда не было, училась в Омске.
Еще был жив папка.
Большой стол в кухне. Мы вокруг стола — едим, пьем чай или стряпаем пельмени — все проходило привычно, размеренно. Всегда по установленному порядку, спокойно, весело. Однажды во время ужина, Геннадий (он приехал из Свердловска на каникулы) решил продемонстрировать свое умение петь. Пел он, конечно, хорошо, но запел, видимо, не вовремя. Остановила его пение поварешка, вскинувшаяся в маминой руке на его маковку. Но и тогда это было сделано не злобно, а весело, для науки поведения за столом.
Посидим кружочком мы у печки круглой,
поедим пельменей, попоем,
Почитают книжки мама и отец наш
Мы все рядом с ними радостно замрем…
Мы все много читали. Помню, прибегу в библиотеку к Таисье Артамоновне за книжкой, а сама я была еще росточком махонькая, прошу новую книжку. Библиотекарь сначала заставит меня рассказать, о чем это я прочитала в книжке, убедится, что успела прочитать и могу рассказать, и только потом дает другую. Везло тому у нас в семье, кто успевал пораньше залезть на печку и за цветной занавесочкой наслаждаться чтением, когда все спят. И вот уже тогда, ночью, повзрослев, можно было почитать книжки, «запрещенные» родительской цензурой. Читали и тогда, когда было освещение от свечей, от керосиновой лампы, и когда появился постоянный свет.
Когда отец приходил после работы домой (а было уже довольно поздно), он и мать читали нам вслух книги из русской классики – Толстого, Чехова, Тургенева, Гоголя и других великих писателей.. Мама с папкой сами любили читать и приучили нас всех слушать и читать. Любили мы читки у «голландки». Родители очень красиво читали, выразительно, с чувством, объясняли, если что-то было нам непонятно. Наши глазёнки слипались от сна, но мы всё слушали-слушали и засыпали под мерные голоса чтецов-декламаторов. Потом отец разносил нас по спальным местам. Как далеко вперёд смотрели наши умные родители! И ещё об отце: после наших походов в кино или прочтения книги он всегда просил нас пересказать их содержание. Хорошая методика развития речи детей! В педагогике это называется развитием навыков устной речи, и этим приёмом владел мой отец. Пели все вместе песни, родители знали их великое множество и мы тоже цепкой детской памятью запоминали их. Помню, видимо для смеха, меня, кроху, ставили на табуреточку недалеко от печки и просили спеть «Соловья» Алябьева. Я пела и думала, что пою, как певица, меня хвалили и посмеивались. Всем было весело. Всей семьей лепили пельмени, а вечером в печке «голландке» мама варила пельмени в чугунке. Попадались и уголечки, но мама весело говорила, что эти уголечки тоже «пользительны» организму. Пельмени были великолепными, вкусными, никогда больше они не были такого вкуса, как у мамы..
Мамин разговор был таким, что казалось — льется музыка. Весело, задорно, ласково. Всегда с выдумкой, с искринкой. Много уменьшительно-ласкательных слов — хлебушек, водичка, уголечки. Пишу, а сама думаю про написанные мной слова — занавесочки, уголечки, табуреточка…Это все от мамы. Это есть в нас. Мы, не задумываясь, говорим так же, как мама когда-то. Мамино наследство. Ну, чё нахохлилась, говорила мама, когда кто-то из нас на что-нибудь обижался. Куда-то «захрулили» – если что-то терялось. Когда я приезжала в Москву, Геннадий сразу вспоминал много маминых и чисто деревенских слов. Если напокастили — то «накуролесили». Одежда – «лопотина». «Тотвонить» — делать, работать, «разухарится» значит сделать что-то быстро, активно.
До войны у родителей было три сына — Леня 1934 или 1935 г.р., Веня 3.02.1936 года рождения (Венушко, как звала его мама), Геннадий 16.02.1939 г.р. (мама звала Дёско, почему Деско — необъяснимо). Трое детей, налаженный более — менее быт и вдруг война. В 1939 году отца призвали на Финскую войну. А потом началась ВОВ 1941-1945 гг. и отцу довелось воевать и на ней.
Мама в годы войны была водителем легковой машины, трактористкой, а позже пересела за штурвал исполинского американского грузовика марки «Студебекер», работавшего на газогенераторном топливе («на чурочках», то есть дровах).
Страшнее ничего не придумаешь — мама на грузовом автомобиле увозила призванных на фронт на станцию Кособродск, увозила туда мужчин, призванных на войну. Машина была с газогенератором, чтобы на ней ехать, надо было постоянно подбрасывать дрова. Как мама говорила, надо было «раскочегарить машину». Сколько слез, сколько печальных и злых слов вынесла мама в то время. Бабы ревели, прощаясь с мужьями, многие навсегда, оставшись вдовами, дети сиротами. В холодную зиму 1942 года на Ленинградском фронте воевал отец храбро, отчаянно. Только один раз я слышала, как он рассказал, что в одном из боев шли они в атаку вместе с морскими пехотинцами, не сгибаясь, не склоняясь, свистели мины, пули, снаряды и ни один пехотинец не склонился перед врагом. А с ними шла и обычная пехота, шли на врага, ненавидя его и презирая страх. Обмороженный, израненный попал в госпиталь, врачи долго боролись за его жизнь, мать, не получая от отца писем, боролась с дурными мыслями, верила, что отец живой. Писем не приходило долго. Маленький Венушко еще плохо говорил, но однажды пролепетал, что папка живой. А потом по селу проходили беженцы или переселенцы, были среди них и поляки. Мама накормила их, напоила, они отдохнули перед дорогой, а потом пожилая полька попросила разрешения у мамы погадать. И сказала те, слова, которых так ждала мама. «Придет твой чоловик (муж) из дальних мест после тяжелой болезни, ты жди», сказала она. Что отец жив, что скоро придет весть из казенного дома, приедет муж домой, будут еще дети и все будет хорошо. Вскоре и правда, пришло из госпиталя письмо от отца. Потом отец вернулся домой, прихрамывая до конца не длинной своей жизни. А мама на всю жизнь сохранила добрую память о той полячке и потом всегда говорила, если что-то ей нравилось — «хорошо, по-польски выглядит», делегатно (то есть интеллигентно). Кстати, муж у меня поляк…
Родили Ираиду 20.05.1945 года (в день победы мама плясала с Ирочкой в утробе), потом Римма, потом появилась Руфина и, наконец, напоследок наскребли и на меня, шутили родители. Вот только далось маме мое рождение нелегко. Мама долго, почти полгода лежала на печи, были серьезные осложнения. Хорошо, что сестры были уже большенькие и вели хозяйство. Звала меня мама не Рита, а Рутка, Руточка. Почему звала Геннадия — Дёско, а меня Руточка, не знаю. Остальные дети все жили со своими неизмененными в быту именами.
Нас назвали именами Римма, Ира, Руфа, Рита — мама ругалась, а папка шел на работу в совет и опять записывал нас именами с труднопроизносимой буквой Р.
В нашем доме часто останавливались, ночевали и даже жили совсем чужие люди. То прохожие, проезжие, то геологи, которые проводили изыскания на территории сельсовета — между Тукманном и Житниково, то те, кому негде было жить. В войну жили эвакуированные из Ленинграда. Дорога Шадринск-Курган была плохой, не асфальтированной, ямы, ухабы, непролазная грязь – на такой дороге машины глохли, буксовали. Проезжающие шли за помощью к председателю совета и оставались ночевать у нас. Мама кормила, поила людей, стелила постель, потом утром провожала очередных нечаянных гостей. Все было просто, никого никто не боялся. Замки на дверях и уж тем более на воротах не висели. Говорили иногда: «Идите к председателю, у него все равно воровать нечего, разве только детей». И нас она учила так — если к вам пришли люди, сначала накормите, а потом беседу ведите и вопросы решайте.
ТОРОПЯТСЯ ГОДЫ 1978 год Е.Соснин — Отцу посвящается
Ах, как годы торопятся, годы!..
Скоро стану я старше отца,
Что изведал с войной непогоду,
И навеки ушел от крыльца.
Помню, мать горевала ночами,
Холодея у каждой стены.
А холодные стены молчали
И качали тоску тишины.
Это было тому лет двенадцать.
Скоро двадцать, потом двадцать пять.
Ничему не хочу удивляться,
Удивлен тем, что годы летят.
Когда наш Венушко женился, он привез к нам из Кетово молодую жену Таню и её сына Андрюшу. Наша мама казалась такой счастливой, что у Вени есть жена и сынок, что готова была не спускать Андрюшу с рук. Я ей говорю — мама, нам кажется, что ты любишь Андрюшу больше наших детей. А она, улыбнувшись, ответила тихо — вы и так знаете, что я шибко люблю всех своих детей и внуков, но кто – то тоже должен любить и Андрюшу. Мудро и просто. Это был дан мне урок большой материнской любви. Мама объединяла нас всех, вдохновляла, всех любила, не делая ни для кого исключений. Кто был в доме, всем хватало её любви. Огромное материнское сердце было в маминой груди.
Когда моему сыну Гоше было 10 лет, он сказал мне удивительные слова: я вот смотрю, какие бабушки у других, но такой, как моя бабушка, ни у кого нет. Почему внуки так любили нашу маму? Просто она разрешала им жить в детстве, в своем детском счастливом мире. Многие ли из нас, бабушек, будут поддерживать идею строительства плота на траве во дворе дома в полукилометре от воды? А она им подсказывала- как надо правильно строить, у них были гвозди, молотки, гвоздодер, доски, бревна, веревки, всё, что надо для строительства. Им было по 6 лет. Вдруг они становились строителями, то мореплавателями, то новоселами в построенном доме в предбаннике или бывшей сарайке для куриц. Причем там были и шторы, и простынки, и подушки. Всё было по-настоящему. А мы, молодые родители, недоуменно смотрели на маму — ты же знаешь, мама, что плот никогда не поплывет и зачем им давать чистое белье. Она, смеясь, говорила нам – главное, что в это верят дети. А чистое, чтобы привыкали к чистоте. Такая была наша мама- бабушка нашим детям, она позволяла детям быть детьми.
Всегда быстро двигалась, делала все быстро, быстро загоралась идеями, так же быстро осуществляла их. Любила аккуратно и чистенько одеваться. Сама шила себе наряды — платья, юбки, блузочки. Её выход со двора назывался «чики-брики» — это значит прилично одеться и выйти в люди. На маме все вещи сидели ладненько. Глаза у неё сияли, походка была энергичной, одежда была строго по фигуре. Прелесть! Ни разу за нашу жизнь мама не вышла в халате и тапочках в магазин. Однажды Руфа купила ей халатик новый и красивый. Мама одевалась в магазин, я посоветовала ей сходить в красивом халате, потому что он похож на платье, а мама улыбнулась и ответила просто и ясно – я сама-то знаю, что это халат. И это все – наша мама.
В наше счастливое детство нам посчастливилось расти в большой дружной семье. У родителей моего отца было 10 детей, у родителей моей мамы было 8 детей. Все выросли. И так же было в то время почти в каждой деревенской семье. Росли и мы, никогда не обделенные любовью, заботой. Наша семья, как все семьи в то послевоенное время, жили трудно, не всегда сытно, но всегда с какой-то удалью, весельем, песнями, книгами, играми. Никто из нас – из семьи Степана и Клавдии Сосниных — не мог обидеться, что ему не хватало любви, ласки мамы, заботы, суровой справедливости отца. На всех всего было поровну. Даже если кто-то из нас иногда вел себя непростительно глупо, неправильно, это никак не сказывалось на родительских чувствах. Отец пришел с войны израненный, простуженный, поэтому все домашние работы лежали в основном на маме и на старших детях. Но он был великим воспитателем, нашим учителем, нашим главным советчиком во всех вопросах и по всем предметам. Мама, работавшая до войны, в войну трактористкой, шофером, тоже не имела отменного здоровья, но сумела радовать отца постоянным пополнением в семействе, а нас свои бесконечным задором, оптимизмом и своей великой любовью. Когда мы подрастали, у каждого из нас всегда были определены семейные обязательства. Ежедневные разнарядки определяли каждому свой объем работы. Кому-то надлежало следить за огородом, кому-то за животными, кому-то поддерживать порядок в доме, воспитывать младшее поколение. Надо было косить сено, заготавливать дрова, приносить дары леса. Ходили часто одни, без взрослых. Весной раненько уходили за много километров в лес за полевым луком, за кисляткой, за пиканами, диким луком. за деревней ели черную ягоду позднику. Никогда и никого в лесу мы не боялись. Когда начиналась пора грибов и ягод, ходили каждый день. Ходить надо было далеко, но никто из нас и думать не мог, чтобы хныкать, стонать. Несли домой полные ведра и радовались. Солили грибы, грузди, капусту, огурцы — бочками. Ягоды заливались в ведрах и банках колодезной водой и так хранились. Делалось все быстро, качественно, иначе было нельзя — спрашивалось строго.
Все вместе пели песни — самые разные — революционные, патриотические, лирические, современные и совсем старинные. Родительская душа была красивейшей, добрейшей, мудрейшей. Мы были всегда накормлены, одеты, обуты. В детстве у старших братьев была одна пара зимней обуви на двоих и даже тогда они не падали духом. Не это в жизни главное. Один прибегал домой отогреться, поесть, подсушить одежду, а другой в это время в этой же обуви бежал к друзьям. Мама всегда что-то шила, варила, в печке стояли чугунки с кашами, супами, в загнете лежали паренки из свеклы, брюквы, печенки из картошки, в особом чугунке поменьше стояло в печи толокно. До чего же все это было вкусным. По праздникам с утра в деревне пахло сдобой, пирогами. Заходи в гости хоть куда — везде накормят, напоят, если замерз — отогреют на лежанке русской печи. Никто и никогда не закрывал ворота, калитки. Заходи — тебе будут рады. Все знали, что никто не возьмет ничего чужого. А чужаков в деревне до поры-до времени в селе не было. Мы сейчас радуемся, когда в семьях растут несколько замечательных детей. Спасибо таким семьям. В них растут не изнеженные дочки-сыночки, растут настоящие люди, не боящиеся работы, забот, проблем, умеющие преодолевать трудности и имеющие поддержку от своих родных братьев и сестер.
Мама – это пристань, куда мы все любили приезжать всем «гамузом». Мы, наши жены и мужья, снохи и зятья, наши дети. Безумно весело было, когда приезжали Геннадий и Сергей из Москвы. Пели, играли в кости, ходили в лес, до утра не утихал смех, пелись сотни песен. В семье практически все пели, знают песни разных народов, разных периодов. Обычно Гена с Сережей привозили какую-нибудь очередную неизбитую песню, которая обязательно становилась нашим очередным летним хитом, которую мы вместе пели чаще других песен, с возможными изменениями. Так, например, в песне «Где эти карие очи» две последние строчки куплета мы с Сережей пели в другой тональности, что всегда вызывало недовольство мамы. Наши посиделки — попевки были удивительными, были чем-то необыкновенно интересным, а мама всегда была с нами. Очень любила песни в исполнении Руслановой. Иногда в каких-то песнях, которые я от неё выучила, она меняла куплеты, и я пыталась делать ей замечания по этому поводу. Она только подсмеивалась надо мной, видно проверяя меня — помню я песни или нет. Характерной песней для этого был старинный романс, в нем мама могла менять куплеты бесконечное количество раз в различных вариациях.
«Я помню сад, кусты сирени,
где мы сидели с ним вдвоем,
Луна светила, сияли звезды,
А там вдали, а там вдали пел соловей»
Не мог он ей налюбоваться,
Не мог от сердца оторвать,
но пришло время – пора расстаться
В последний раз уж поцеловать и т.д.
Кстати мелодия этого романса — это неаполитанские напевы.
Спасибо нашим родителям за песни, за счастье жить с ними, любить жизнь, песни, просто иметь такую семью.
В святые дни Пасхи на высоком берегу озера напротив дома Падуриных на высоких и самых толстых ветках тополей вешали старшие ребята качели. Были доски большими, веревки толстыми. Качали (зыбали) парни так, что надо было увидеть на улице Береговой маленький столбик большого электрического столба. Тогда «зыбать» переставали.
Качели взлетали, кто стоял на козлах (те, кто раскачивали качели) ухали и ждали, что те, кто стоит или сидит на доске взмолится о пощаде. Кто вытерпит и не заорет, не испугается, тот был молодец. Значит, не испугалась или не испугался. А сначала было, конечно, очень страшно, но адреналина в кровь выбрасывалось предостаточное количество.
«На качуле я качалась,
Под качулею вода,
Бело платье замарала,
Мне от мамоньки беда».
Так и было в нашей жизни — пачкались, рвали одежонку, а мама стирала, зашивала и гладила по головке, любя.
Жаль, что наших родителей уже давно с нами нет. Им не надо было воспитывать нас специально. Каждый день всеми своими поступками и примерами они показывали нам, как надо жить, как надо общаться, уважая мнение других людей, учили мечтать, любить, быть честными, обязательными и ответственными за свои поступки. Искать и находить выход из самых разных ситуаций и не склонять головы перед трудностями. Нас детей было много в семье Степана Степановича и Клавдии Михайловны, но никто и никогда не скажет, что кого-то из нас мама и папка любили меньше или больше. Родительской любви хватало на всех. И если кому-то из нас было сложнее, труднее — просто тогда и заботы было больше и внимания.
Мы приезжали к маме, прижимались к ней, взрослые, но по-прежнему её малые дети. Жизнь становилась мягче и теплее.
Когда-то в моем детстве мама, впервые слетав на самолете — в Донецкий санаторий, летала с остановкой в Москве, была у Геннадия, сказала мне, что если подняться на самолете высоко в небо, то не будет туч, просто будет светить яркое солнце и не будет никаких облаков. Вот если бы в нашей жизни было так же — жизнь без туч и темноты. Жить высоко, чувствовать и видеть только яркое солнце и не знать никакой беды, и не терять родителей и дорогих родных людей…
На одной из презентаций нашей Семейной истории, книги «На трех континентах. Воспоминания старого переводчика» в курганской библиотеке нас попросили рассказать о нашей семье. Мы с Руфиной рассказали о нашей жизни с родителями. После встречи к нам подошла женщина и с волнением сказала, что она поражена и что мы даже не понимаем, какие мы счастливые. А мы просто жили, просто любили свой дом, своих родителей и были счастливы, просто не задумывались об этом. Просто жили дома…
Шатило (Соснина) Рита Степановна
(1936 – 1982)
Поэт-лирик Евгений Степанович Соснин уроженец села Житниково Курганской области. Работал репортером в районных и городских газетах Тюменской и Курганской областей. Оставил большое поэтическое наследие: любовную лирику, стихи о природе, родной земле. Публиковался в местных, районных и областных изданиях, московских журналах.
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.