Рита Степановна Шатило о своём брате:
А пел наш Веня шикарно. Голос был уникальный. Мог спеть в любой тональности, любую песню. Мы заслушивались, а он пел, подперев голову рукой и лилась песня шикарными звуками. Он был необыкновенным- начитанным, многогранно развитым. Писал материал для газет с ходу на любую тему,без правок редактора — говорили нам в редакции газеты, где он работал последнее время. Просто талант. Слишком рано оборвалась его жизнь. Он жил в своем писательском мире-писал стихи, прозу, информационный материал в газеты, пел песни, шутил, искренне, по-детски радовался всему хорошему, необычному. Он был просто наш дорогой Венушко. Так звала его мама и мы.
ЕВГЕНИЙ СОСНИН
(1936 — 1982)
Поэт-лирик Евгений Степанович Соснин уроженец села Житниково Курганской области. Работал репортером в районных и городских газетах Тюменской и Курганской областей. Оставил большое поэтическое наследие: любовную лирику, стихи о природе, родной земле. Публиковался в местных, районных и областных изданиях, московских журналах.
ПЕСНИ РОДНОЙ СТОРОНЫ
Помню крестовый, переходящий из рода в род родительский дом под шатровой крышей. И сумеречную от ламп-помигушек, убранную к празднику горницу, а в ней – несколько столов, впритык поставленных друг к другу. Их не накрывают – ждут гостей. Ждут гостей и мясные да рыбные подовые пироги, которые сейчас «отдыхают» от вольного жара в русской печи, накрытые чистым, чуть влажным полотенцем.
Мать, еще молодая, необычайно оживленная, деловито хлопочет у чугунков и сковородок. Ей помогают тетя Зоя, старшая сноха, родная сестра отца, Мария Демина, соседка. По деревенской традиции женщин называют по мужьям – «Степиха», «Ваниха»: у двух последних женщин мужья Иваны.
– А утре, Зоя, вари уху, – решает мать, – будем ухой мужиков опохмеливать.
В урочный час приходят первые гости. Вот Иван Селиверстович, гармонист, невысокого роста, ладный и сухопарый. Даже в неверном свете «семилинейных» ламп, подвешенных к потолку, можно понять, как старательно, до блеска начищены его новехонькие хромовые сапоги. Они поскрипывают, похрустывают свежей, проложенной в подошвах берестой. Поскрипывают на плече у гармониста и новые ремни двухрядной тульской гармошки. Входят и также радушно здороваются, немного помешкав у порога, и другие гости.
Сразу же запоминается колоритная внешность Михаила Максимовича. Высокого роста, в малиновой рубахе-косоворотке, ловко перехваченной в поясе черным гарусом, он сразу же завоевывает все симпатии детей. А нас, соседских ребятишек, на полатях сейчас никак не меньше десятка. Заметьте: на полатях. По деревенским обычаям дети обычно не толкутся под ногами взрослых, а знают свое место – на печке или на полатях. При этом говорят они между собой вполголоса, а если и возятся, то так, чтобы, не приведи бог, не услышали взрослые, иначе беда!
После ответных фраз хозяев «милости просим, проходите в передний угол» гости рассаживаются кто куда. Гостей много, должно быть, пар двадцать, так что хоромы родительского дома, по деревенским меркам не малые, сразу же становятся тесноватыми. Но еще более тесными делаются они, когда звучит глубокий бас Михаила Максимовича.
Любопытно: в те далекие детские годы я, конечно, не мог знать по портретам Шаляпина, великого русского певца. Но вот сейчас, сравнивая внешность Федора Ивановича с обликом певца из народа, о котором я и думаю рассказать, я вижу в их чертах много общего. Во-первых, голова и лицо Михаила Максимовича чем-то удивительно были схожи с шаляпинскими. Он поражал воображение какой-то особой, степной широтой своей натуры, за которой угадывалась глубокая русская душа.
Столы в горнице между тем были уже накрыты, и всевозможной снеди на них было в достатке. Перво-наперво вкусно дымились на них, источая пряность, пельмени – коронное кушанье всякого сибирского застолья. У нас любят и умеют выпить и покушать, поэтому не стану описывать этих сцен, а сразу перейду к делу.
– Ну что, ломаем столы? – спрашивает отец уже подгулявшую застолицу. – А то, смотрю, кой-кого вроде бы уж и на сон потянуло. Ну-ко, Иван Селиверстович, встряхни народ! – Глаза отца, обычно холодновато-суровые, сейчас смеются и озоруют.
– Верно! Хватит спать – пора вставать! – с оживлением откликаются острословы. Гости посмеялись, вышли из-за столов и сразу же убрали их, подвинув скамьи к стенам, застыли в томительном ожидании веселья. Я, каюсь, все эти сцены наблюдал тихонько: не утерпел и слез-таки с полатей!
Гармонист уже без пиджака, ворот рубахи расстегнут, лихо рванул меха двухрядки и заиграл плясовую. И почти все женщины сразу же пошли плясать. «Не хотела я сегодня угореть, да зачала моя головушка болеть!» – выговаривала двухрядка под дробь каблуков.
Этот номер программы всегда был, однако, не долгим: гостей потянуло к песне. Хором начали было «То не ветер ветку клонит…». Но песня почему-то не получалась. Начались предложения, в том роде, что надо бы еще «поддать на жарок». Посмеялись – выпили. И снова попытки спеть не увенчались успехом.
– Ну-ко, Михаил Максимович, потешь народ, помоги, слышь! – попросил отец.
– Надо бы сперва пуговку расстегнуть, – пошутил тот, оживляясь.
– Да расстегивай хоть все! – последовала новая шутка.
Я видел, как в задумчивости склонил певец свою большую голову, подперев ее рукой, должно быть, очень сильной, и спросил:
– А какую же начинать?
– А «Из-за острова на стрежень», чтобы стаканы звенели!
И вот хлынула подобно океанскому валу широкая русская песня. Каждый из нас знает и певал ее, если умеет, но чтобы песня так волновала, так будоражила все лучшие струны русской души, – такого чувства я не испытывал ни раньше, ни потом, когда стал взрослым. Мощно дышала широкая грудь певца, волжского, казалось, горьковского, богатыря, свободно лился его глубокий, самой природой поставленный голос. Он раздвигал стены дома до исполинских, космических размеров и уносил нас всех куда-то на могучих волнах песни в океан времен, в беспредельность. Стаканы на столах, кстати, действительно звенели, а ближняя к певцу «семилинейная» лампа вот-вот, казалось, погаснет. Такой силы был голос певца.
Слушали Михаила Максимовича в благоговейном молчании, многие сушили платком глаза. А он пел, совершенно, видимо, позабыв и себя самого, и всех нас. Спел он и «Ветку…», что не вышла у застолицы, и «Много песен слыхал я в родной стороне», и «Не слышно шума городского», и «Хуторок». Это все русские, народной природы песни, а певец как раз, видимо, и был рожден для них. Потому успех он имел колоссальный.
– Ну, спасибо тебе, Михаил Максимович, утешил! Ведь экой тебе голос бог дал! – говорили пришедшие в себя слушатели.
А он молчал, и все сидел в оцепенении словно все в той же позе – слегка наклонив большую красивую голову и подперев ее рукой. Кто знает, о чем грезила в те минуты его высокая русская душа?
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.